class="p1">– Бог – это любовь.
Помолчали. Ответить на этот пафос было нечего.
– Да я пошутил, – сказал наконец Миша. – Просто я не понимаю, зачем в шестьдесят лет делать подтяжку …
– Да и я пошутил. Никакого студента нет. А вам тридцать?
– Сорок.
– Молодо выглядите.
– А я уже делал подтяжку десять лет назад. В тридцать.
– Вот и я не понимаю: зачем делать подтяжку в тридцать или в сорок? Меня, кстати, зовут Владислав.
– А меня – Миша. А что, Владислав – и мусульманин? Так бывает?
– Ну, бывает. А покажите лицо. Как вам сделали? Что вы всё в потолок смотрите?
– Там – Африка.
– Что?..
– Зачем вам моё лицо? Посмотрите на себя в зеркало – это и будет моё лицо. Так же всё распухло и так же всё – заклеено.
– Но всё-таки? Будьте добры, повернитесь ко мне? Ну, просто интересно.
Они посмотрели друг на друга. Посмеялись. Помолчали.
– У меня началось, кажется, осложнение, – сказал Узбек-Владислав. – Голова кружится. Говорят, после таких операций кровь может пойти в мозг. Можно и умереть даже …
– Да кто вам такое сказал?! Меньше интернет читайте, там понапишут …
– У меня нет мужа, вы поняли уже?
– Да понял я, понял.
– Просто сейчас так все устроены, что привыкли всех, везде и всегда подозревать в чём-то. Во лжи, в непорядочности, в измене, в бесчестье, в безнравственности – да в чём угодно. Все врут везде, и потому все не верят друг другу, – Узбек-Владислав помолчал, вздохнул. – Голова кружится.
– Враньё идёт с экрана и в интернете. Вот все и не верят друг другу в реальной жизни. Я работаю на радио – и знаю.
– И если кому расскажешь, что что-то делал со своим лицом, то никто не верит, что просто так, для себя, – а сразу все начинают подозревать.
– В чём? В измене Родине?
– Нет. В голубизне. Что равносильно. Ладно, давайте спать, – вдруг резко свернул разговор Узбек-Владислав и повернулся на другой бок, спиной к Мише.
Миша тоже повернулся на бок, чтобы не видеть спину Владислава, и как-то быстро уснул.
…Снилась копна сена.
И вот он, Миша, в белой рубахе и в белых штанах, будто со стороны на себя смотрит или видит себя в каком-то красивом, цветном кино.
Он бежит, бежит и – бух! – прямо в это сено. А оно такое колючее, но не пересохшее, и не забивает нос пылью, а пахнет так по-деревенски, полынью, по-детски вкусно-превкусно.
Миша весь в белом, а ещё у него венок на голове из голубых васильков, просто как принц, и подтяжка уже зажила, лицо чистое и светлое, глаза тоже голубые, как васильки, в жизни они были карие, а тут – будто линзы ему вставили, такие нереально красивые глаза и ресницы, ресницы загибаются прям кверху … Он и не знал, что может быть таким красивым.
А на ногах у него – лапти. Самые настоящие лапти!
Ну просто не сон, а кино, такое сладкое кино, словно из рекламы про молоко, и вот сейчас ещё старушка с “кринкой” появится и скажет: “Пейте молоко из Простоквашино!” – или что она там говорит, когда наливает румяным детям молоко из глиняной “кринки” …
Но вместо старухи вдруг в эту копну сена, рядом с ним, кто-то падает и смеётся, тоже в белом, в льняной рубашке с узорами на груди, и тоже в голубых васильках, и тоже в лаптях, – кто, кто, кто это?!
Боже. Да это же узбек Владислав.
Но только – молодой, смуглый, глаза хитрые, восточные, чуть раскосые, он тоже в голубых линзах, тоже подтяжки не видно, и вот он падает рядом с Мишей в копну сена, а в руках у него дрожит веточка с ягодками красненькими, и он одну ягодку с веточки срывает и, улыбаясь, несёт эту сладкую ягодку Мише в рот, в губы, суёт, суёт …
Миша глотает, не жуя, эту ягодку – и почему-то спрашивает Владислава, зачем тот сделал подтяжку.
– Для тебя, милый, – отвечает ему Владислав.
– Для меня?! – поражается Миша.
– Ну конечно, для тебя, а для кого же ещё?
– Но у тебя ведь столько студенток! Может – для них?
– И студентов. Не только студенток. Но не для них. А для тебя, милый.
– Почему ты меня называешь милым?
– Потому что ты милый!
– А мы что в этом сене делаем?
– Потому что только в сене можно целоваться сильно, до крови …
И тут Владислав обхватывает своими мясистыми губами губы Миши, принимается гладить его тело, лезет рукой под рубашку …
…Глаза Миша открыл с трудом: слиплись от слёз глаза во сне.
Уже было утро, и медсестра, та самая толстуха вчерашняя, трепала Мишу по спине и говорила:
– Завтрак я принесла, чай вот и ватрушка, и яйцо ещё, и кусочек маслица …
– И кусочек маслица … – машинально повторил Миша, повернулся на другой бок – и увидел, что на соседней кровати никого не было.
– А где мой сосед?
– Какой сосед?
– Узбек Владислав тут лежал.
– Ой, наркоз какой был у вас … Отходняк дурной. Узбеки Владиславы ему мерещатся …
– У него было осложнение, он говорил! Он говорил, кровь пошла в мозг у него! Он что – умер?..
– Умер, умер … Хватит уже. Вот поешь – и всё, выписка. Мы долго не держим. Очки свои чёрные надевай, в машину свою чёрную садись, и давай уже – до дому …
Он так и сделал.
Марина Москвина
Хрустальный желудок ангела
Когда мы познакомились, Лёнечка был студентом-медиком, худым, длинноволосым, длинноносым. Пытался поступить на биофак МГУ – провалился, и мама, уральская учительница из маленького городка Нижние Серги, упросила его поступать в медицинский. Ей хотелось, чтобы он выучился на врача и вернулся домой.
Как мы с ним встретились – не пойму, ни шанса на миллион, а вот поди ж ты – подруга сказала: есть жених, медик, не за горами распределение – надо бы остаться в Москве. А вообще он художник-любитель …
– Заманчиво, – ответила я, свободная как птица.
В модном пиджаке в голубую клетку, американском, который подфарцевал ему однокурсник по лечебному факультету Витя Савинов, Лёня пришёл просить моей руки и был радушно принят моими родителями – Люся накрыла поляну, мы выпили, закусили … А он не просит руки и не просит. Родители глядят на меня вопросительно. Я пихаю его ногой под столом.
– Ну, мне пора, – сказал Лёнечка, поднимаясь.
– Что ж ты
